И она гневно швырнула меня на диван, за что ей большое спасибо — я сразу пришла в чувство и спросила:

— Что случилось?

— Что случилось? — повторила мой вопрос Маруся, размашисто меряя комнату шагами. — Что случилось?

Возмущению ее не было предела.

— Шляпку мерзавцы прострелили! Вот что случилось! — заявила она.

Я опешила. Как шляпку? Какую шляпку?

— Маруся, ты же не носишь шляпок. Последней была та, из-за которой ты рассорилась с Тамаркой лет двадцать назад.

— Правильно, с тех пор прямо вся и не ношу, — согласилась Маруся и разразилась страшными ругательствами в адрес Тамары. Зачем я только про нее заикнулась.

Выпустив из себя пар, она вспомнила о своем горе и, схватив меня за руку, потащила в спальню, в которой я не была с тех пор, как приключилась с Марусей любовь к Ване.

В спальной…

Ба, что я там увидела! Над широкой кроватью висела картина — портрет Маруси, написанный маслом…

Руки бы поотбивать тому художнику, разве можно так далеко от реальности отходить? Терпеть не могу льстецов, а этот ну просто негодяй, никакой нет у него совести.

— Дикость какая, — только и выдохнула я, — В чем тут дикость? — удивилась Маруся.

— Да портрет совсем на тебя не похож.

— Но как-то ведь ты узнала, что это я.

— Чисто логически: никакую другую женщину в своей спальне ты бы не потерпела, даже Марию — мать Иисуса.

— Ты права, — согласилась Маруся, — надело не в этом. Разве больше ты здесь ничего не видишь?

— Нет, ты затмила все, — призналась я.

— Да смотри же, смотри, прямо вся смотри! — рассердилась Маруся.

Я присмотрелась и с удивлением обнаружила, что та палкообразная особа, которая прикидывалась на картине Марусей, была в шляпке. В совершенно безобразной шляпке, похожей то ли на чепчик, то ли на ночной горшок.

«Какое счастье, что в жизни Маруся предпочитает капюшоны и платки», — порадовалась я.

— Так что? — сгорая от нетерпения, поинтересовалась Маруся. — Что-нибудь скажешь ты наконец?

— А что тут сказать, — кивая на картину и скорбно поджимая губы, ответила я. — Эта жертва концлагеря в кошмарной шляпке.., вернее, чепчике.

— Жертва концлагеря? — ужаснулась Маруся, видимо, считая себя на картине неотразимой.

— А как прикажешь называть этого дистрофика? — в свою очередь удивилась я.

Не знаю, куда завела бы нас эта дискуссия — Маруся бывает чрезмерно обидчива, — но я вдруг увидела в шляпке-чепчике дырку. В той шляпке, которая была на картине, я увидела дырку.

— Маруся, что это? — завопила я.

— Ты о чем? — спокойно поинтересовалась Маруся, уже довольная непонятно чем.

— Да о картине! Кто сделал в ней дырку?

— Слава богу, заметила наконец, — утомленно закатывая глаза, воскликнула Маруся. — Я же битый час тебе твержу, что меня всю хотят убить.

— Об этом слышу впервые, да и при чем здесь ты?

Кто-то сделал дырку в картине, за что я никак его осудить не могу. У самой руки чешутся, глядя на это безобразие. Сама я, решись на такое, начала бы как раз с чепца. Дырка — это еще ерунда, я взяла бы нож и вырезала этот чепец из картины прямо вместе с твоей головой.

Я сильно рисковала, произнося такие признания.

В другое время за это можно было бы поплатиться, но теперь Марусе, как видно, не до этого. Она бесстрашно прыгнула на кровать и сняла картину. Я увидела в штукатурке дырку, которую явно кто-то расковырял.

— Теперь ты поняла, что в картину стреляли? — с торжеством спросила Маруся.

— Похоже на то, — вынуждена была согласиться я. — А где пуля?

— Вот этого не знаю. Ужас! — воскликнула Маруся, вешая на место картину, любовно ее оглядывая и лишь после этого хватаясь за голову. — Ужас! Кто-то проникает в мою квартиру и простреливает мой портрет.

Потом этот мерзавец вытаскивает из стены пулю и спокойно удаляется с ней, не оставив никаких следов.

Я прямо вся негодую. Жаль, что не застала его, вот уж отвела бы душу, долго помнил бы меня.

— Что бы ты ему сделала? — содрогаясь, поинтересовалась я.

— Выбросила бы из окна. Пойдем отсюда, старушка, — последний раз окидывая нежным взглядом картину, сказала Маруся.

— Куда? — насторожилась я, боязливо посматривая на окно и уже сожалея о всех критических высказываниях, опрометчиво мною допущенных. — Куда ты меня тащишь?

— На кухню. Будем размышлять и пить водку. Нельзя бездарно тратить время, у меня завтра заканчивается отпуск.

— Маруся, — взмолилась я, — не могу я так много пить. У меня и с Женькой будут неприятности, да и перед бабой Раей уже стыдно, и перед читателями, и вообще я пить не хочу.

— Тебя никто и не заставляет. Я же не алкоголик, компания мне не нужна. Пить буду я, а ты будешь размышлять.

Такое разделение труда меня устраивало и, пока Маруся соображала на стол, я размышляла довольно энергично и доразмышлялась до жуткого вывода.

— Маруся, — закричала я, — теперь и ты попала в их компанию, я имею в виду Розу, Тосю и Ларису.

— А я про че? — обрадовалась Маруся, зубами срывая пробку с бутылки. — Я ж не дура, сразу сообразила.

Шляпок-то я не ношу, и мерзавец об этом знает. Он не стал дожидаться, пока я напялю на себя какую-нибудь дурацкую шляпку, он знал, что этого не произойдет никогда, а потому пришел в мою спальню и прострелил единственную, ту, что у меня на картине.

— Но какой в этом смысл? — страшно волнуясь, воскликнула я.

— Сейчас выпьем и все поймем, — успокоила меня Маруся, разливая по рюмкам великолепнейшую водку, жаль, не могу сказать какую — ненавижу рекламу.

— Хватит-хватит, — остановила ее я и, подумав, добавила:

— Впрочем, плесни еще.

Маруся плеснула до краев, тут же подняла свою рюмку и произнесла:

— Так выпьем за мой отпуск, старушка. Хорошо прошел, но быстро и жаль, что без Вани.

— Да, за это стоит выпить, — охотно поддержала тост я, радуясь, что прекратится наконец это пьянство, в которое втравила всех нас неприкаянная Маруся.

Так и до алкоголизма докатиться недолго, тем паче, что уже есть перед нами жуткий пример — Пупс, катящийся по наклонной…

— Но с чего поднялась эта свистопляска? — закусывая и безбожно чавкая, спросила Маруся. — Кто устраивает этот спектакль? Прямо вся знать хочу!

— Маруся, тебе не страшно? — содрогаясь, поинтересовалась я.

— Страшно, потому и пью. Еще по одной?

— Я — пас, — отшатнулась я.

— А мне придется гасить стресс, — сокрушенно призналась Маруся.

Она решительно отодвинула в сторону рюмку и взяла стакан. Видимо, стресс был приличный.

— Вот так живу и в любой момент жду кончины, — наполняя стакан наполовину, вздохнула она. — А за что? Вроде зла не, делала никому. Ладно Тоська, та давно кары заслужила, и не такой, а я-то киска, маська, лапочка и зайчик.

— С чего ты взяла? — удивилась я.

— Так мне Ваня говорил.

— Ой, Маруся, нельзя быть такой доверчивой. А что касается покушения, ты — ладно, а вот Розу за что обидели? Уж она-то добрячка известная. За что ее убивать?

Ее только хорошенько попроси — и сама все отдаст.

Даже Пупсу на днях едва ли не силой сто долларов всучила.

— Да ну?! — изумилась Маруся. — Небось врет.

— На моих глазах все происходило, — заверила я. — Нет, Розу убивать совершенно не за что. Даже у Пупса нет причины.

Маруся шлепнула меня по плечу:

— Слушай, старушка, а может, она свидетель? Может, увидела или узнала что-нибудь не то?

— А Тося? Тося что тогда узнала? И если узнала, то какой смысл убивать ее? Ведь если не сделать это сразу, то уже через десять секунд будет поздно. Весь мир узнает. Кстати, и о тебе могу сказать то же.

— Обижаешь, старушка, я — могила. Если что узнаю, пытать будут — не скажу.

— Трезвая — да, но ты трезвой уже не бываешь.

— Да-а, — горестно согласилась Маруся, — с тех пор, как ушел мой Ваня…

— У тебя начался отпуск, — продолжила за нее я. — И между прочим, не знаю, радует тебя это или нет, но из отпуска ты можешь отправиться сразу в могилу.